Судьба бывает жестока и отпускает слишком мало лет жизни подлинным талантам. Фёдор Васильев должен был вырасти в талантливейшего пейзажиста, но ему было отпущено всего 23 года жизни. Даже за столь короткий срок, когда другие только учатся азам живописи, он успел написать картины, вошедшие в золотой фонд Российского искусства.

Болото в лесу.Осень.1872

Фёдор родился 22 февраля 1850 года в небольшом городке Гатчина под Петербургом в семье мелкого чиновника Александра Васильева. Точнее, он был внебрачным сыном, так как в то время его родители еще не обвенчались. Вскоре семья перебралась в столицу, но жизнь её от этого лучше не стала. Отец часто пил, а деньги, которые не успевал пропить, проигрывал в карты. Чтобы как-то поддержать семью двенадцатилетний Фёдор пошёл работать на почтамт, а затем устроился помощником писца в Адмиралтейство. Он страстно любил рисовать, но времени для любимого занятия катастрофически не хватало.

Кроны деревьев.

В 1865 году окончательно спившийся отец умер, и в 15 лет Фёдор стал главным кормильцем семьи: матери, старшей сестры и двух младших братьев. Чтобы быть ближе к любимому делу, Васильев устроился учеником реставратора в Академию художеств, а по вечерам стал заниматься в Рисовальной школе Общества поощрения художеств. Одаренный ученик быстро обратил на себя внимание художников. Юношу взял под свою опёку уже известный пейзажист Иван Шишкин, незадолго до этого вернувшийся из заграничной пенсионной поездки.

Пейзаж со скалой и ручьём.1867

Рассвет.1873

Летом 1867 года Шишкин пригласил Васильева в поездку на Валаам писать этюды. Работа рядом с опытным мастером много дала Фёдору, но, как ни странно, он тоже оказал какое-то влияние на своего старшего друга, вскоре женившегося на его сестре. Искусствоведы считают, что именно под воздействием Васильева живопись Шишкина стала немного лиричнее. От того периода сохранилась небольшая картина Шишкина, на которой кладбищенский пейзаж на Валааме «оживляет» сидящий на траве Васильев.

В церковной ограде.Старое кладбище Валаамского манастыря.1867

Федору удивительно везло на хороших людей. Его покровителем стал известный меценат граф Павел Сергеевич Строганов, купивший одну из вааламских картин начинающего художника. Он стал приглашать Федора в свои имения в Харьковской и Тамбовской губерниях, где освобожденный от забот о хлебе насущном живописец мог самозабвенно отдаваться творчеству. Немаловажно, что у Строганова он мог общаться с элитой российского общества, впитывая светский лоск и манеры поведения. Друзья художники даже иногда в шутку называли его «графом», хотя чаще величали «гениальным мальчиком». А строгановские гости стали покупать у молодого художника картины, что было очень кстати, ведь на иждивении Федора оставались мать и братья.

Деревья.Этюд.1870

Волжские лагуны.1870

Изба.

В этот период тон в русской живописи задавала знаменитая «Артель художников» Ивана Николаевича Крамского, который был преподавателем Васильева. Естественно, что вскоре молодой художник тоже влился в артель. Любопытно, что среди живописцев с академическим образованием он не выглядел дилетантом. Позднее Илья Репин вспоминал: «К этому счастливцу всех тянуло, и сам он зорко и быстро схватывал все явления кругом». С удивлением наблюдали опытные художники за стремительным профессиональным ростом молодого собрата.

Гатчина.1850-1873

Уже в 1868 году Васильев представил на выставку работы «Возвращение стада», «Деревенская улица», «После грозы», которые продемонстрировали, что в России появился новый пейзажист-лирик, тонко чувствующий природу и умеющий передавать в своих работах прелесть родного русского пейзажа.

Деревня.1869

После грозы.1868

После дождя.Просёлок.1867-1869

Лето следующего года Васильев провел с Репиным на Волге. Великая русская река и необъятные просторы центральной России покорили художника. Он с упоением пишет, стараясь передать в эскизах и рисунках не просто красоту природы, а её изменчивость и настроение. Итогом этой поездки стало несколько картин, но наибольший восторг товарищей по профессии и зрителей вызывала «Вид на Волге. Барки». Картина буквально обволакивает зрителей полуденным покоем, одновременно передавая раздолье мощной реки, покорившейся человеку, вынужденному тяжелым бурлацким трудом зарабатывать свой хлеб. Все отмечали удивительное мастерство, с которым художник изобразил небо, занимающее более половины полотна.

Вид на Волге.Барки.1870

"Молодой, сильный, всего пять лет живший как художник, достигший высоты громадной,.. он открыл живое небо, он открыл мокрое, светлое, движущее небо и те прелести пейзажа, которые он выразил в сотне своих картин."

(Ге Н.Н.)

В 1871 году Васильев пишет удивительную картину «Оттепель». Современники отмечали, что можно пересказать словами все, что изображено на полотне, но передать словами его своеобразное очарование - невозможно. Картину купил для своей галереи П.М. Третьяков. Общество поощрения художеств присудило картине первую премию. Любопытно, что вторую премию получил за «Печорский монастырь» Саврасов, бывший уже признанным пейзажистом. Великий князь Александр Александрович (вскоре он станет императором Александром III) заказал художнику повтор этого полотна. На следующий год в Лондоне «Оттепель» была представлена на Всемирной выставке, получив премию и восторженные отзывы в прессе.

Оттепель.1871

К этому времени Васильев уже был серьезно болен, врачи нашли у него прогрессирующий туберкулез. Требовалось срочное лечение и смена климата. Общество поощрения художеств выделило ему деньги для поездки в Крым, но сначала Васильев поехал в харьковское имение графа Строганова. Возможно, именно в тот приезд на Украину он увидел где-то на тихой речке старую мельницу. Позднее уже в Крыму он напишет одну из самых поэтичных своих картин «Заброшенная мельница». В ней есть что-то сказочное. Кажется, что по ночам к этому заросшему камышом и осокой берегу приплывают русалки, а в зарослях ивняка живет леший.

Заброшенная мельница.1871-1873

На Украине Васильев оставался недолго, по настоянию врачей он переехал в Крым. Буйная южная природа не произвела на него впечатления. Он тоскует по бескрайним русским полям и трепещущим на ветру березам. «Тоскую по России и не верю Крыму», - жалуется он в письме Крамскому. В Крыму Васильева навестил Айвазовский, бывший в тот период на вершине славы. Мэтр с интересом рассматривал картины и эскизы Федора, делился опытом изображения моря и южной природы. Но южная яркая природа не вдохновляет художника, он пишет картины по старым эскизам и зарисовкам.

Эриклик.Фантан (Крым).1872

Здесь родилась одна из лучших его картин «Мокрый луг». За неё Общество поощрения художеств присудило ему премию. Произошло и еще одно важное событие, Академия художеств заочно присудила Васильеву, который не сдавал экзамены за академический курс, звание «классного художника первой степени». Это звание позволяло баллотироваться на официальные должности, а при поступлении на государственную службу получить чин 12 класса.

Мокрый луг.1872

Вечер в Крыму.1871-1873

Постепенно художник привыкает к местной природе и начинает её писать, но жизненный путь Васильева уже заканчивается. Его последней большой работой стала картина «В крымских горах».

В крымских горах.1873

6 октября 1873 года Фёдор Александрович Васильев умер. Друзья художника устроили его посмертную выставку. Удивительно, но все выставленные на ней работы, включая эскизы и зарисовки, были раскуплены еще до её официального открытия. Только Павел Третьяков приобрел для своей галереи сразу 18 картин.

"Он прожил короткую, но прекрасную творческую жизнь. «Ему суждено было внести в русский пейзаж то, что последнему недоставало и недостает: поэзию при натуральности исполнения",

Написал о нём Крамской.

И.Н.Крамской.Портрет художника Ф.А.Васильева

Под большим шатром
Голубых небес -
Вижу - даль степей
Зеленеется.

И на гранях их,
Выше темных туч,
Цепи гор стоят
Великанами.

По степям в моря
Реки катятся,
И лежат пути
Во все стороны.

Посмотрю на юг -
Нивы зрелые.
Что камыш густой,
Тихо движутся;

Мурава лугов
Ковром стелется,
Виноград в садах
Наливается.

Гляну к северу -
Там, в глуши пустынь,
Снег, что белый пух,
Быстро кружится;

Подымает грудь
Море синее,
И горами лед
Ходит по морю;

И пожар небес
Ярким заревом
Освещает мглу
Непроглядную...

Это ты, моя
Русь державная.
Моя родина
Православная!

Широко ты, Русь,
По лицу земли
В красе царственной
Развернулася!

@Иван Никитин

В 1997 году вдова художника Александра Павловича Васильева актриса Татьяна Ильинична, и сын, историк моды Александр Александрович передали в дар Самарскому художественному музею более трехсот живописных работ и предметов из мастерской: эскизы театральных постановок и костюмов А.П. и А.А. Васильевых, костюмы, предметы быта, книги и фотографии конца XIX - начала ХХ века.

Александр Павлович Васильев (11 января 1911, Самара - 10 ноября 1990, Москва) - театральный художник, Народный художник РСФСР, член-корреспондент Академии художеств СССР. Закончил Московское государственное академическое художественное училище памяти 1905 года . Работал в драматических театрах Архангельск а, Владивосток а, Киров а, Ростова-на-Дону .

В сезон 1932-1933 году А.П. Васильев жил в Самаре, где на сцене Самарского краевого драматического театра (ныне Самарский академический театр драмы им. М. Горького) оформил спектакли «Князь Мстислав Удалой» И. Прута, «Свадьба Кречинского » А. Сухово-Кобылина и «Правда хорошо, а счастье лучше » А. Островского.

В годы Великой Отечественной войны Александр Павлович Васильев был бойцом трудового фронта в Карелии, затем в должности главного художника фронтовых театров Всероссийского театрального общества с творческими коллективами побывал на всех фронтах. Минимальными средствами Александр Павлович умел создать костюмы к постановкам военного времени, придумал удобную в походных условиях систему разборных декораций.

В 1945 году А. П. Васильев начал работать в столичных театрах - им. М.Н. Ермоловой , им. Моссовета . Создал декорации ко многим спектаклям, включая инсценировки пьес «Дали неоглядные» Н.Е. Вирты, «Леший» А. Чехова, «Василий Теркин» А. Твардовского, «Милый лжец» Дж. Килти, «Дядюшкин сон» Ф. Достоевского, «Последняя жертва» А. Островского.

А.П. Васильев достаточно поздно пришел к станковой живописи, писал портреты родных, друзей и просто вымышленных персонажей.

Одной из важных тем его творчества стала тема человеческого одиночества, в том числе тема безысходной одинокой старости («Сверстница», 1977; Весна, 1978). Цикл его работ «Отшельники» являет яркие и выразительные социальные типы, тонко подмеченные автором («Отшельник Боб», 1978; «Художник», 1978, «Боря», 1978).

Серия портретов современников отражает дух времени и характеры окружавших художника людей («Портрет художника», 1985; «Портрет Ольги Васильевой в театральном костюме», 1979; «Портрет девушки», 1979). Портретов сына, известного историка моды Александра Васильева, всего шесть. Один из них находится в нашем собрании. Как говорит Александр Александрович, что лучше, чем отец, его не смог написать никто, поскольку он его детище во всех смыслах.

Часто Александр Павлович обращался к пейзажу «без актера», то есть без присутствия человека, чистому пейзажу, так как они позволяют зрителю окунуться в мир творческих поездок и вместе с автором побывать в Нидерландах («Вспоминая Амстердам», 1986), Японии («Токио», 1984, «Экспо-70. Осака», 1971), Афганистане («Кабул. Базарная улица», 1967), Канаде («Мост в Монреале», 1967), проникнуться атмосферой праздника и путешествия.

На натюрмортах А.П. Васильева с особым вниманием и любовью изображены букеты полевых цветов («Полевые букеты и два помидора», 1980), предметы из мастерской художника, что подчеркивают интерес живописца к обычному миру вещей, в которых он видит нечто необычное, раскрывает их природу, их «душу».

В любом его произведении чувствуется сценограф. Пластика и пропорции любого предмета, пространство картины создают впечатление организованной мизансцены. Формы сжимаются, увеличиваются, искажаются в зависимости от требований сценической перспективы, от роли предмета в сценическом действии. Художник создает собственный театр, где сам является автором, режиссером и исполнителем.

Ярким выражением подобного отношения к живописи стала серия середины 1970-х годов с «балбетками», выдуманными А.П. Васильевым персонажами. Это предметы различной формы, выточенные из дерева и раскрашенные художником, напоминают кегли или кухонную утварь. В их названии объединены два понятия: «балбес» и «бабетка» — шляпка, модная в 1960-е. «Балбетки» играют в картинах А.П. Васильева самые разные роли: то служат частью натюрморта, то выступают в качестве гротескных обитателей «человеческого» мира. С их помощью художник наедине с собой разыгрывает пьесы в собственном театре. В серии ироничных фантазийных работ, показывающих вымышленную страну Балбетинию, внимательный зритель легко узнает пародию на реальный мир с его сложными отношениями и жизненными ситуациями.

Театральную коллекцию музея дополняют работы Александра Васильева-младшего, известного историка моды и театрального художника. В собрании представлены эскизы костюмов к балетам «Спящая красавица» П.И. Чаковского (Анкара, Турция, 1993), «Золушка» С.С. Прокофьева (Цинциннати, штат Огайо, США, 1995), «Баядерка» Л. Минкуса (Анкара, Турция, 1997) и опере А.П. Бородина «Князь Игорь» (Сантьяго, Чили, 1994).

Татьяна Васильева(Гулевич)

Работа Александра Павловича Васильева

Александр Александрович Васильев
М. ПЕШКОВА: С историком моды, художником Александром Васильевым встретились в Академии художеств, где проходит выставка о моде 60-х из его коллекции. Но разговор был не о тенденциях в одежде, стиле нарядов 50-летней давности, а о об Александре Павловиче Васильеве, отце собеседника, известном театральном художнике, чье 100-летие - на следующей неделе. Александр Павлович оформил три сотни спектаклей, в том числе «Петербургские сновидения» в театре Моссовета, где Раскольникова играл Геннадий Бортников. Многолетняя дружба связывала Александра Васильева-старшего с Юрием Завадским. Он работал над костюмами для Раневской, Орловой, Милашкиной. Вы сможете выиграть одну из книг Александра Васильева-младшего, сына юбиляра, про русский интерьер, русский Голливуд или русскую моду, выпущенных издательством «Слово», если ответите на вопрос по номеру 8-985-970-45-45. А вопрос звучит так: как назывался спектакль, в котором Геннадий Бортников играл роль Раскольникова? Александр Васильев к 100-летию отца.

Первые воспоминания об отце, какими они были?

А. ВАСИЛЬЕВ: Радужные и очень позитивные. Папа был старше мамы на почти 13 лет, он мне казался очень взрослым и очень важным, и очень занятым человеком, потому что мой папа безумно много работал в мастерской, очень много был занят в театре. В ту пору, когда я родился, мой папа занимал должность главного художника театра имени Моссовета, где играли такие корифеи, как Ростислав Плятт, как Фаина Раневская, как Вера Марецкая, как Любовь Орлова, как Бортников – это были все звезды самой первой величины…

М. ПЕШКОВА: А главным режиссером был Завадский.

А. ВАСИЛЬЕВ: Юрий Александрович Завадский был его режиссером, и, естественно, папа должен был быть по долгу службы каждый день в театре, каждый день у него были какие-то монтировки, было очень много новых спектаклей, их было очень много новых, постановок было очень много, выставок было очень много новых, выездов, потому что он часто ездил за границу, а в советское время это была большая редкость. Я помню, как папа мог поехать и в Англию, и во Францию, как он работал в Германии, потом в Японии – это все казалось совершенно немыслимым для советской эпохи периодом. Как это так: работать в таких странах и так много выезжать? Он был очень востребованным художником. Жили мы, тем не менее, очень скромно, в небольшой двухкомнатной квартирке на Фрунзенской набережной, где я и родился. Я родился, правда, в родильном Грауэрмана, где все родились, я думаю, потому что это был очень модный тогда и, может быть, один из лучших, наверное, родильных домов…

М. ПЕШКОВА: И все это Арбатская сторона.

А. ВАСИЛЬЕВ: И все это Арбатская сторона, но жили мы на Фрунзенской набережной в доме 40, квартира 177 на 14-м этаже, в доме, который тогда только построили. Это была уже хрущевская постройка, но построенная была еще так, что с излишествами не начали бороться, поэтому на доме еще были остатки лепнины, а в квартире уже не было лепнин под потолком. Потому что был такой период, когда Никита Сергеевич сказал, что надо бороться с излишеством в архитектуре, и если мы боремся с излишествами в архитектуре, то, соответственно, никаких роскошных элементов там не надо, соответственно, ставить.

М. ПЕШКОВА: Но я запомнила ваш коридор, мне он показался большим.

А. ВАСИЛЬЕВ: Вы бывали, наверно, совсем в другой квартире. Вы бывали в квартире, в которую мы переехали в 71-м году, а это была уже 3-я Фрунзенская, и он был огромен, этот коридор был огромен. Это была бывшая квартира народного артиста СССР Белокурова, который играл, по-моему, Чкалова – сейчас я уже…

М. ПЕШКОВА: Чкалова, да.

А. ВАСИЛЬЕВ: Чкалова, да. И квартира была по тем стандартам огромная, потому что она раньше была генеральская. И дом был очень солидный, с лепнинами, как раз построенный в самом начале 50-х годов. Но наш дом, как я сказал, был скромный, квартирка была метров 45, все это было очень маленькое. Папа с мамой жили в большой комнате, я с сестрой, с моей старшей сестрой Наташей, жил в маленькой. У нас была няня, что считалось очень хорошо, потому что оплатить няню в ту пору, вообще завести няню… Мебель у нас была самая простая, немецкая. Думаю, что или сразу послевоенная, или, может быть, даже 40-х годов. Она была чуть-чуть полированная. И вообще мой папа сначала тяготел очень к модернизму. У нас были очень красивые, как тогда казалось, английские занавески с набивным рисунком в стиле конца 50-х годов. Мама одевалась очень элегантно, и папа был строен и одевался очень славно. Вообще он в ту пору был очень нерасточительным человеком, потому что все время проводил в мастерской, тратился исключительно на мамины наряды и подарки, как мне казалось, на книги – у нас их было очень много. Обычно ничего не коллекционировал. Питались мы при папе очень скромно. Я помню, я был ребенком, и мама говорила про Хрущева: «Вот он ездит с американцами по Москве, а мне апельсины ребенку негде купить». Действительно, это тогда было невозможно. Мандарины, апельсины – все это казалось, ну, каким-то таким роскошным удовольствием!.. И под нашим домом находился магазин «Диета», которую родители прозвали «голодная диета», потому что там были черные куски мяса. Они на меня в детстве, - мне было, может быть, годика 4, - производили дикое впечатление. Мне их хотелось съесть, мне явно не хватало мяса. Но мама говорила: «Они же так обветрены, что они черные». А я говорил: «Мама, а если их сварить в супе, они не будут лучше?» «Может быть, они и будут лучше». Когда привозили курочку, это считалось таким роскошным яством… И, если я не ошибаюсь, курочка, - ее тогда называли «синяя птица», - была просто вещь ярко-синего такого голубоватого цвета. Было впечатление, что цыпленок умер своей смертью, совершенно не было впечатления, что это все было приготовлено для еды.

Мы очень много играли. Папа делал для меня замечательные игрушки, потому что игрушек тоже было почти невозможно приобрести в те годы. И я помню, что из коробки, в которой продавался пылесос, папа сделал мне пряничный домик, домик, который он расписал темперными красками, и он напоминал маленький немецкий очень хорошенький домик, где были маленькие окошечки, двери. Ну, мы понимаем, какого размера пылесос, значит, какого размера был я, что я туда прекрасным образом помещался. И я был безумно рад этому приобретению. Так как я часто ходил в театр, чаще в мамин театр, Центральный детский, чем в папин…

М. ПЕШКОВА: С двух лет вы ходили в театр.

А. ВАСИЛЬЕВ: Я думаю, с годовалого возраста я ходил в театр. Эта театральная жизнь мне была очень близка, я часто был в гримуборной, за кулисами. Очень тихо себя вел, меня пускали всегда за кулисы, и я сидел на масенькой табуреточке, смотрел на все на все эти спектакли. И вот хочу сказать, мне так понравился спектакль «Конек-Горбунок», что я попросил: «Папа, ты мог бы мне сделать осетров?» И он мне сделал из картона очень красивых осетров с тайной коробочкой, куда я клал маленькое колечко и какую-то браслетку, и говорил: «Эй вы, рыбы, тварь морская, осетров могучих стая!..» И вот они приплывали на веревочке над диваном, эти осетры, и я все время изображал, что я Иван, который опять за океан, который герой ершовской сказки «Конек-Горбунок». Главным местом моей игры был папин диван. У папы с мамой был, тогда считалось, шикарный немецкий двуспальный диван, который я сохранил до сих пор. И в одном из моих домов сейчас в Восточной Пруссии этот диван стоит как реликвия. Я вообще никогда не мог выкинуть никакие вещи родителей, очень трогательно к этому относился. До такой степени, что когда в Париж много лет спустя мой папа приезжал в 82-м году ко мне, по своим делам, но ночевал у меня как-то раз на маленьком таком лежачке – я никогда этот лежачок не выкину, он у меня сейчас стоит в имении в Аверне, это называется «Папин лежачок». Это реликвия большая. Хотя мне все говорят: «Там, наверно, живут микробы». Может быть, и живут – им же тоже надо где-то жить. Но это реликвия, я пока не собираюсь с ней расставаться. Просто не вижу необходимости – столько лет хранил, сейчас не буду расставаться. Так что, в принципе, я считаю, что очень ценно, когда человек хранит не только добрые воспоминания о родителях, но вот их личные вещи. Я сохранил несколько костюмов папы, его кисти. Но большая часть его предметов сейчас находится в Самарском музее. Ведь он родился в Самаре, в доме, который стоит до сих пор. Сейчас на нем висит доска, что он родился в этом доме. Дом построен в псевдорусском стиле из красного кирпича. Мне удалось однажды побывать в квартире, где родился папа. Это огромная, даже на теперешний взгляд, думаю, что семикомнатная квартира, скорее такого, знаете, как тогда говорили, буржуазного плана, с большой залой, с большим коридором, с дедушкиным кабинетом, спальней, спальней родителей, спальней детей, бабушкиной комнатой, комнатой для прислуги, большой столовой, очень большой кухней. Потом она стала коммуналкой, потом они ее бросили в 18-м году, когда большевики стали наступать, и мой папа вместе со своими родителями, со своим братом, Петром Павловичем Васильевым, режиссером, и Ириной Павловной Васильевой, которая стала затем концертмейстером, бежали из Самары в Сибирь вместе с войском Колчака. Добежали до Красноярска и там, собственно, они замерзли, и дальше бежать было некуда. И когда Гражданская война утихла, они постепенно переехали в центр России, в Москву, потому что у них там были связи. Родная сестра моего дедушки, то есть папиного папы, Екатерина Петровна Васильева была замужем за Михаилом Нестеровым, очень знаменитым художником начала века. И, соответственно, они каким-то образом, ну, оказали им помощь. Я думаю, может быть, моральную, может быть, материальную. И моя семья потом поселилась в Орликовом переулке в угловом доме с Садовым кольцом, в сером большом доме, где им дали две маленькие комнаты тоже в барской квартире, но которая стала уже коммунальная. Я один раз бывал в этой квартире, где вот жил в детстве мой папа. Может быть, и не один раз, потому что там потом жила Ирина Павловна со своим мужем Серафимом Константиновичем Казанским, профессором Московской консерватории.

М. ПЕШКОВА: Историк моды и художник Александр Васильев, к 100-летию отца, народного художника Александра Павловича Васильева, в «Непрошедшем времени» на «Эхо Москвы».

А. ВАСИЛЬЕВ: То есть, конечно, было прекрасно. Одно детское воспоминание, связанное с моим папой, осталось мне навсегда. Я как-то ходил в мамин театр, где моя мама играла сестру Ленина. Был какой-то юбилейный спектакль, думаю, в 1970-м году. Мне было, наверное, 12 лет. Это, если я не ошибаюсь, было что-то, посвященное 100-летию Ильича. И там была какая-то такая мелодрама о молодости Ильича в Симбирске: сестры, братья – масса всяких участников. Мне это показалось очень забавно, в любом случае. Выходили на сцену гимназистки и пели «Боже, царя храни». И я пришел домой и сказал: «Папа, вот в спектакле пели «Боже, царя храни» - какая сложная мелодия!» Папа сказал: «Ничего не сложная. Народная мелодия, для народа русского написанная». И я запомнил на всю жизнь. Потому что папа был монархистом, он ненавидел советских…

М. ПЕШКОВА: У него были основания.

А. ВАСИЛЬЕВ: У него были основания, потому что папа его был репрессирован. Я никогда не знал моего деда, никогда не знал моей бабушки, потому что бабушка покончила с собой в момент репрессий из-за того, что из нее сделали лишенку, и ей надо было покинуть в кратчайшие сроки город с тремя детьми на руках без средств к существованию. Может быть, это не лучший способ уйти от проблем. Сейчас, будучи человеком взрослым, я понимаю, что оставить троих детей… ну, не мне судить, потому что я не жил в ту эпоху и я совершенно не знаю, каким гонениям конкретно подвергалась моя бабушка, чтобы это ее толкнуло на такой отчаянный шаг в тот момент, когда дети еще были подростками, не грудными, конечно. И самое трагичное в этой истории, что за отличную работу на стройке Беломоро-Балтийского канала моего дедушку досрочно освобождают в тот момент, когда бабушка лежит в больнице в агонии, отравившись уксусом. Это ужасная история, и она умирает у него на руках. Я представляю. Потом дедушку опять репрессировали, еще раз сослали, на сей раз в Кострому, где он как раз стал хормейстером, между прочим, в музыкальной школе в Костроме. Там он и скончался, моя тетка Ирина его ездила туда хоронить. Могилы не осталось, кладбище уничтожено – ну, в общем, обычная советская история для людей, которые должны все забыть о прошлом, все забыть о своих корнях. Папа в этом смысле был человеком очень стойким и очень целеустремленным. Он был большим художником, очень большим энтузиастом театрального дела. И, как ни странно, он прожил такую большую насыщенную жизнь, никогда не вступая в члены КПСС. При этом он стал народным художником России и членом-корреспондентом Академии художеств. На мой взгляд, это, конечно, довольно редкий факт, потому что мы все помним, что такое партийная доктрина в советское время, как важно было следовать заветам генеральной линии. Так вот мой папа никогда не следовал заветам. Мало того, мама никогда не вступала в партию, а стала профессором. То есть, я хочу сказать, даже в ту пору были, видимо, какие-то лазейки, какие-то исключения, какого-то рода возможности, которые мне сейчас объяснить нельзя. Потому что я никогда не думал, что мой папа был бы, скажем, неуспешен и нелюбим. У него были все-таки ордена. Ему дали «Знак Почета», по-моему, даже «Дружбу Народов»…

М. ПЕШКОВА: И множество медалей.

А. ВАСИЛЬЕВ: И множество медалей, и Академия художеств…

М. ПЕШКОВА: И 300 спектаклей…

А. ВАСИЛЬЕВ: И 300 спектаклей…

М. ПЕШКОВА: Да, на которых он был сценографом.

А. ВАСИЛЬЕВ: И 300 спектаклей, на которых он был сценографом. Он создал огромное количество картин. Он писал приблизительно по картине в день. И это было так много, эти картины пользовались огромным успехом. Они, во-первых, очень хорошо раскупались. В ту пору цены на папины картины были просто фантасмагорические. То есть, при советской зарплате… напомню вам, в 100-120 рублей в месяц – вот что получали люди, не надо преувеличивать. 150 – считалось, роскошная зарплата. 200 получали единицы, а 300 рублей – это только министры, вот что-то такое запредельное, правда? Так вот папина картина стоила 1000 рублей в закупке в советское время. И он очень много этих картин продавал в художественный фонд, их распределяли по музеям. И вот часто, путешествуя по стране, я в художественных музеях вижу то там, то там папины картины. Это очень приятно. Здесь тоже есть они в Академии художеств: портрет мой, потому что папа меня часто писал, портрет сестры, ну, и масса других интересных людей своей эпохи.

Кроме этого, я хочу сказать, что как сценограф он, конечно, очень много работал с великими корифеями своей эпохи. Его знаменитые спектакли – это «Петербургские сновидения» вместе с Юрием Александровичем Завадским, который считался в 60-е годы одним из лучших спектаклей Москвы…

М. ПЕШКОВА: Где играл Бортников?

А. ВАСИЛЬЕВ: Бортников играл Раскольникова. Люди стремились попасть, это было что-то уникальное. Это была эпоха, когда люди бежали в театры. Я не могу сказать, что они сейчас не бегут, просто театры делали постановки гораздо солиднее. Во-первых, у них были госбюджеты. Они могли выделить на декорации, на костюмы, на длительные репетиции. Сейчас появилось очень много антрепризных театров со скудным бюджетом, где просто в черных кулисах и при трех стульях и одной двери можно сыграть какую-то бульварную пьеску, а в ней будет участвовать, скажем, два или три известных актера и, скажем, трое еще малоизвестных. Вот и весь расклад. Тогда, конечно, спектакли были удивительные. Во-первых, в эпоху папы была такая вещь, которая называется «массовка», которой сейчас не бывает. (смеется) Были эпизоды. В Большом театре выезжали иногда на сцену кони, ослики. Это все ушло в далекое очень прошлое. Папа очень боролся с театром рутинным, но обожал театр живописный. И, как ни странно, в своей борьбе со штампами в 70-е годы он абсолютно перешел от сценографии объемной к сценографии плоскостной и живописной. Он был единственным и первым из всех художников уже в советскую эпоху, которые возвели живопись, театральную живопись, которая бытовала в 19-м веке, в ранг очень большого искусства. Затем за ним последовали уже такие художники как Левенталь, Серебровский, которые тоже прибегали к этому методу. А папа был, конечно, во многом последователь, возможно, Дмитриева и, возможно, Вильямса – это были ему очень близкие по духу. И Рындин – он очень уважал его работу. Но, в принципе, это искусство еще домирискусстническое. Из всех, я думаю, драматургов выше всего он любил Островского. Он считал, что Волга – его родная река…

М. ПЕШКОВА: Стихия его, Волга, этот размах…

А. ВАСИЛЬЕВ: … что эпоха Островского – это его родная эпоха. И то, что меня всегда поражало, он всегда говорил: «Я знаю, какие были стулья, я знаю, какие были кресла. Я знаю, как одевались тогда, из чего ели». И думаю, что это была часть его детских воспоминаний. Ведь все-таки, поверьте, мой папа был чистым продуктом царской России. Он родился в 11-м году, все-таки за хороших 6 лет до революции. То есть, в детстве он впитал совсем другой быт. Они бывали в гостях. В Самаре у них, кроме квартиры вот этой большой семикомнатной, которую я описал, была еще дача, дача-пост, которая находилась на Барбашиной поляне. Туда они ездили. Ездили как на кораблике служебном, который назывался «Александр», кстати, - думаю, что в честь папы – ну, так мне сдается, - и также как-то на конке.

М. ПЕШКОВА: А дедушка имел прямое отношение к пароходству?

А. ВАСИЛЬЕВ: Да, дедушка был инспектором Волжского императорского пароходства на участке Самара-Сызрань. Так как кораблей там ходило множество, это была большая должность. Он был чиновником, и, как ни странно, у него была очень важная чиновническая должность…

М. ПЕШКОВА: А до этого он был морским офицером в Кронштадте?

М. ПЕШКОВА: Продолжение рассказа о художнике Александре Павловиче Васильеве в следующее воскресное утро. Александр Смирнов и Наталья Квасова – звукорежиссеры, я - Майя Пешкова, программа «Непрошедшее время».

Александр Васильев, историк моды, театральный декоратор и искусствовед, с молодости не такой, как все. Индивидуальность, следование не масскульту, а стилю почетный член Российской академии художеств сейчас пропагандирует в телепередаче "Модный приговор", в лекциях, которые читает на трех языках, в коллекциях костюмов, собранных со всего мира.

Детство и юность

Биография телеведущего началась в Москве в исключительно интеллигентной семье. Александр Васильев – старший - знаменитый театральный художник и модельер, обладатель Гран-при Всемирной выставки в Брюсселе 1959 года, народный художник РСФСР. Мать Татьяна Гуревич играла в театре, преподавала сценическую речь и актерское мастерство в МХАТе и хореографическом училище Большого театра. Раннее погружение в мир прекрасного и дало Васильеву-младшему первый импульс к развитию. Саша с детства помогал отцу готовить декорации и костюмы, в 12 лет выступил художником спектакля для детей "Волшебник Изумрудного города".

Безусловно, такой богатый опыт стоит передать потомкам. Перу Александра Васильева принадлежат более трех десятков книг, посвященных истории моды и стилю русских эмигрантов начала ХХ века. «Красота в изгнании» переиздана 6 раз. В планах у художника - выпуск мемуаров Татьяны Лесковой, правнучки писателя , примы-балерины русского балета и директора балета в Бразилии.

Личная жизнь

Мэтр был фиктивно женат. Брак выпускник Школы-студии МХАТ заключил для получения французской визы, чтобы воссоединиться с однокурсницей Марией Лавровой, которая после замужества матери уехала в Париж. Француженка Анна Мишлин Жан Бодимон, дочь состоятельного фабриканта и судьи, тогда учила в Москве русский язык и согласилась помочь с получением визы.

Приехав во Францию, Александр узнал, что Маша нашла другого мужчину, местного журналиста. Лаврова родила от него дочь, но замуж не вышла, а со временем возобновила общение с Васильевым.

View this post on Instagram

Союз телеведущего с Анной продержался еще 5 лет, но потом супруги расстались. Васильев сблизился с ассистенткой Стефанией. Девушка отказалась переезжать из Исландии во Францию, и брак рухнул. После этого личная жизнь Александра связана только с искусством. Как иногда шутит мужчина, он женился на моде и счастлив в таком супружестве.

Васильев Александр Павлович (11 января 1911, Самара - 10 ноября 1990, Москва) - театральный художник. Народный художник РСФСР (1975). Член-корреспондент Академии художеств СССР (1973).

Биография

Рождение, ранние годы

Известный театральный художник, член-корреспондент Академии художеств СССР, Народный художник РСФСР Александр Павлович Васильев родился 11 января 1911 года (29 декабря 1910 по ст. стилю) в Самаре. Его отец - морской офицер в отставке, был Статским Советником, инспектором Императорского судоходства Волжского и Симбирского бассейнов и начальником судоходного надзора на участке от Сызрани до Симбирска при Министерстве путей сообщения Павла Петровича Васильева, мать - Нина Александровна Брызжева, дочь тульского генерала, героя Плевны, изобретателя нового вида ружья для Царской армии.

Детство Александра Павловича Васильева прошло в дружной интеллигентной семье, бережно хранившей память о выдающихся предках, в том числе из старинного дворянского рода Чичаговых. Детские впечатления вкупе со знанием деталей быта прежней России заметно обогатили его творчество сценографа и дали импульс Васильеву - коллекционеру старины.

Семья Васильевых была на редкость артистически одарённой, и круг её интересов был соответствующим. Сам Павел Петрович, обладавший голосом редкой красоты и силы, был регентом хора в Самарской женской гимназии. Нина Александровна - актрисой-любительницей. Её излюбленным жанром была мелодекламация, столь модная в эпоху модерна, с которой она выступала на благотворительных концертах, на публичных вечерах, в госпиталях, о чем свидетельствуют программки, сохраненные семьей. Сестра Павла Петровича, Ольга Петровна была талантливым музыкантом, концертмейстером в опере. Её муж, тенор Иван Поликарпович Варфоломеев, пел в Одессе и Киеве, два сезона служил в антрепризе Сергея Дягилева в Париже и Лондоне. В эмиграции они жили в Харбине, где Варфоломеев был директором русской оперы. Потом Ольга Петровна вернулась в Россию, жила в Саратове, где и умерла. Словом, в доме царила творческая атмосфера, устраивались музыкальные и театральные вечера. Неудивительно, что все дети связали свою жизнь с искусством: брат художника Пётр стал известным театральным режиссёром, сестра Ирина - пианисткой. Позже Ирина Павловна станет супругой выдающегося хормейстера, профессора Московской консерватории С. К. Казанского

Другая сестра Павла Петровича Васильева, Екатерина Петровна, вышла замуж за выдающегося русского художника Михаила Васильевича Нестерова. Таким образом, Александр Павлович стал племянником Нестерова, который, к слову, оказал на него в юности большое влияние и благословил на выбор дальнейшей профессии, сразу определив в молодом человеке предрасположенность к изобразительному искусству.

Октябрьская революция и большевистский переворот нарушили привычный уклад жизни Васильевых. Собрав лишь самые ценные вещи и оставив пианино, мебель, книги, они вынуждены были бежать. Из Самары путь лежал в Уфу, потом на Урал, в Екатеринбург, где они попали в дом купца Ипатьева. Потом была Сибирь: из Омска Васильевы направились в Новониколаевск, однако замерзнув по пути, вынуждены были остаться в Красноярске, находившемся в руках белых.

Весной 1919 года Павел Петрович с семьей двинулись назад в Европу с Белой Армией, но дальше Омска не добрались. Потом скитались в Тобольске, в тайге по великим сибирским рекам. Дома своего в Самаре они уже больше не видели. По окончании Гражданской войны остались в 1920 году с Советами в Красноярске. Там впервые арестовали Павла Петровича. Нина Александровна добилась его освобождения. В Красноярске в статисты городского театра поступил Петр, родной брат Александра Павловича Васильева. Но, чуть появилась оказия, семья перебралась в 1922 году в Москву, в коммунальную квартиру в Орликовом переулке дом 2, кв. 12, на 8 этаже, с видом на Сухареву башню, разрушенную в 1920-е годы.

Становление

В Москве Александр Павлович учился в 41 школе БОАО, где окончил 7 ступеней и поступил в Московское государственное академическое художественное училище памяти 1905 года, где обучался у Е. Н. Якуба и С. Н. Николаева. Сразу после окончания МАХУ в 1930 году началась его активная творческая деятельность. Увы, началась не в стенах столичных театров. Будучи сыном «врага народа», Александр Павлович не смог получить работу в Москве, и был вынужден начать свою карьеру в провинции, а именно в Чите, где в 1931 году оформил свой первый спектакль. С первых же самостоятельных шагов в Читинском Драматическом театре Александр Павлович заявил о себе как смелый экспериментатор, усвоивший уроки русского конструктивизма, идеи В. Э. Мейерхольда и А. Я. Таирова.